Вы его знаете. Хотя бы по картинкам на последних страницах доперестроечного «За рулём». Или по облику некоторых автомобилей для кольцевых гонок. Или по иллюстрациям к книгам. Или…


— Знаешь, — сказал мне как-то Захаров, — я верю, что можно подковать блоху. Я когда рисовал эти свои «зарулёвские» картинки, всматривался в каждую детальку, в каждый излом. И чем больше всматривался, тем больше видел и шел вглубь, вглубь, на какой-то микроуровень. Не знаю, как это происходит, даже фотография высокого разрешения такой детализации не дает, но я реально видел как сквозь большую лупу. И рука сама делала штрихи, которые я сейчас на компьютере не могу повторить. Поэтому и про блоху верю: зрение может обостряться почти бесконечно. Правда, и расход энергии получается бешеный, потом неделю надо в себя приходить.


Захаров вообще-то не в художники себя готовил, он закончил МАДИ и думал заниматься проектированием гоночных машин. И это удалось; не сразу, но все-таки. Мы помним «намишный» «Экстремист» начала 90-х, помним «Астраду», которую Захаров сделал со своим другом Александром Эксерждяном, тоже ныне покойным, помним «Формулу Русь»… Но знают его, конечно, больше как иллюстратора. Великого, непревзойденного, математически дотошного автомобильного художника, рисунки которого могут рассказать о машине лучше любой фотографии. Что фотография? Безжизненный поток фотонов, оставшийся на пленке или матрице. А в рисунках Захарова неизменно и неизбывно проступает сама Жизнь; они вмещают идеально сконцентрированное движение, этакую автомобильную сингулярность. Эти картинки в любой момент могут выйти из двухмерности в объемность, изменить масштаб, обдать жаром выхлопа и умчаться за границу земли и неба, став точкой пространства. Идеальной точкой, захаровским штрихом, столь тонким, что и в лупу не разглядишь. Именно с такого штриха начинается Художник.


Году этак в 1996-м Александр Захаров написал для издания, где я тогда выполнял функции редактора, статью по истории Формулы 1. Не все знают, что он был энциклопедическим знатоком автоспорта вообще и Формулы в частности, держал в голове такие нюансы, которые и сейчас не запросто нагуглишь. А тогда, четверть века назад, это казалось чудом, не было ведь ни книг на русском языке про мировой автоспорт, ни избытка исторических публикаций в журналах. А вот находил как-то Александр Николаевич сведения, даты, имена, подробности. И сходу сделал точный текст, без сверки с источниками, по памяти. И конечно, дал в качестве иллюстраций множество своих рисунков. Тех самых, «зарулёвских», легендарных.


Прошли годы, много лет. И эти рисунки вдруг обнаружились в какой-то забытой папке. Звоню Захарову: так и так, нашел ваши рисунки, хочу вернуть. Боже, как он обрадовался, как восторженно благодарил! Именно тогда он признался, что зрение подсело, что так нарисовать уже не сможет. И поэтому эти старые картинки лично для него особенно дороги. Я приехал к нему, в маленькую комнатку в Институте космических исследований на Калужской, попили чаю, поговорили. Сразу образовалась куча планов, но потом все как-то недосуг, давай через неделю созвонимся, давай через месяц… Так и дотянули до невозможности.


Это, конечно, не смерть. Это переход из объемности в многомерность, туда, где уровень детализации абсолютен, а точка между землей и небом — лишь начало первого штриха. Это сингулярность, из которой нарисуется новая захаровская картинка, сообразная его новому масштабу. Она еще обдаст нас жаром перед тем, как скрыться за горизонтом рая.


Мы еще встретимся.



Подробности и комментарии